— Майор Кроуфорд! — воскликнула Элеонора, поднимаясь.

Тот ничего не ответил и повернулся к гондурасцам.

— Эта женщина — Виллар, это ее брат а это офицер Уокера. Других я не знаю.

— Очень хорошо, — ответил офицер, и, не произнеся больше ни слова, они повернулись и вышли, оставив после себя молчаливый испуг и тревогу.

Майор Невилл Кроуфорд — предатель, шпион и агент Вандербильда. Почему она раньше не догадалась? Теперь это казалось таким очевидным. Она вспомнила, как удивилась Мейзи на борту парохода «Даниэль Уэбстер», узнав, что он стал солдатом. Тогда он сказал, что главное для него — деньги. Она должна была понять, что для человека, говорившего так, несколько сот акров земли, которые он мог получить, не означают благополучия. Настороженное отношение Мейзи должно было как-то предупредить ее. Актриса — женщина опытная и, вероятно, что-то подозревала, хотя и не имела доказательств и не могла сказать кому-то о своих сомнениях. Но, с другой стороны, совсем не обязательно, что это на самом деле так. У Мейзи мало оснований любить режим Уокера. Элеонора думала, что знает Мейзи достаточно хорошо, чтобы предположить, что та ринулась бы ей на помощь, если бы располагала временем. Но времени не было. А потому все ее размышления бесполезны.

В мрачном раздумье Элеонора вспомнила еще один разговор между актрисой и майором. Мейзи предупреждала его об осторожности в отношениях с Ниньей Марией. А может, его встречи с любовницей Уокера — что-то большее, чем просто светское развлечение? Может быть, это специально назначенные встречи конспираторов? Кому как не аристократке Нинье Марии было легче других получить информацию из бумаг американской команды? Такое удобное положение, как у нее, стоило защищать любой ценой. Хуанита, Жан-Поль, она сама, даже Грант и его карьера — всем этим можно безболезненно пожертвовать. Причина была серьезнее, чем мелкая ревность.

Что вдруг показалось Элеоноре чудовищным, так это то, как использовали Хуаниту — бросили на произвол судьбы, несмотря на ее услуги.

У нее возникло непреодолимое желание убедиться, что ее догадки верны.

— Слим? — позвала Элеонора негромким голосом, но достаточным, чтобы привлечь внимание. — Расскажи о признании Хуаниты. Что она сказала? Какими именно словами?

Слим, сидевший неподалеку от нар, упираясь затылком в каменную стену, медленно повернулся к ней.

— А что?

— Это не простое любопытство, — сказала она и объяснила, что ее мучает. Слим покачал головой.

— Ничего подобного. Она призналась, что ее брата убили в битве в Вирджин-Бэй. Сказала, что вступила в близкие отношения с вашим братом, потому что думала, что сможет заставить его приносить ей бумаги и отчеты со стола полковника. Именно поэтому она заставила его наладить отношения с вами. Но потом поняла, что у него слишком много принципов, которые не позволят ему сделать это, и больше не просила, а сделала все сама.

— И она никогда не упоминала Нинью Марию?

— Нет. Но она обелила ваше имя, объяснив, что сделала это, мстя фаланге за брата.

Нинья Мария не заслуживала такой преданности. Несмотря на отсутствие доказательств, Элеонора не находила другого объяснения фактам. Она отвела взгляд и наткнулась на бледное лицо брата. Его тихое поведение чем-то привлекло ее внимание. Присмотревшись в бледном свете, проникавшем через окно, она заметила слезы боли.

День близился к концу. Мужчины прекратили игры, шутки и анекдоты. Они сидели и тихо разговаривали, а когда их глаза вдруг встречались, старались быстро отвести взгляд, словно боялись, что кто-то может прочесть их потаенные мысли. Иногда Слим поднимался и подходил к двери, не обращая внимания на выкрики в его адрес. Он стоял, обводя камеру внимательным взглядом. Иногда он делал несколько шагов за дверь и стоял с поднятой головой, как олень, учуявший опасность. После этих выходов он возвращался и присоединялся к остальным, к их неизбежному бесконечному ожиданию.

Отец Себастьян с опущенными под черной сутаной плечами явился на закате. Его сандалии прошаркали через камеру. Арестанты радостно уступали дорогу, догадываясь об отсрочке, когда его взгляд скользил мимо. Этот шаркающий звук все нарастал, пока не стал нестерпимым. Пульс участился. Слим, стоявший как на часах, выпрямился и повернулся к двери. Жан-Поль поднял голову, а Малина и Гонзалес посмотрели друг на друга. Луис отпустил руку Элеоноры, которую до того крепко сжимал, и медленно встал. Когда старик появился в проеме двери, он поклонился.

— Добрый вечер, святой отец, — тихо сказал Луис. — Мы вас ждали.

Признание, покаяние, их грехи — все было выслушано с сочувствием и всему дано прощение с трепетным достоинством, которое успокаивало больше, чем поспешные и помпезные церемонии соборного прелата.

— Не ты, дочь моя, — сказал отец Себастьян, когда Элеонора сделала шаг вперед, но не мог ей отказать в ее шепотом произнесенной просьбе.

А когда он, наконец, закончил, Луис коснулся его руки.

— Святой отец, могу ли я воспользоваться вашей добротой?

— Да, сын мой.

— Я хотел бы, чтобы вы справили венчальный обряд с этой леди.

Говоря это, Луис нашел руку Элеоноры и притянул ее к себе. Она уставилась на него широко открытыми глазами, ничего не понимая.

— А леди хочет быть повенчанной? — спросил старый священник.

Луис повернулся к ней и сжал ее руки.

— Умоляю вас, Элеонора, не откажите мне. Это очень много значит для меня. Я должен знать, что на это краткое время вы принадлежите мне и что я могу предложить вам хоть какую-то защиту — свое родовое имя. Мне следовало сделать это раньше, но вы бы отказали мне из гордости или по другим причинам, которые мало что для меня значат. Но сейчас я без стыда обращаюсь к вам с последней просьбой, душа моя. Будьте мне женой на эту ночь.

Как она могла ему отказать? Даже если бы она нашла слова, в душе ей этого не хотелось.

— Вы оказываете мне большую честь, — прошептала она, открыто встретив нежный взгляд его карих глаз. — Я выйду за вас замуж.

Церемония была очень проста. Их имена, соединенные эхом, ударились о каменные стены камеры. Печатка Луиса с изображением его семейного герба тяжелым теплым кольцом обхватила ее палец. Ответы звучали тихо и серьезно. Элеонора опустилась на колени, чтобы получить благословение отца Себастьяна, чувствуя себя так, словно это происходит не с ней. Ее сознание отказывалось воспринимать, что она делает и почему. Завтра — это далеко и бессмысленно. Сейчас — только настоящее. Песок на полу вдавился в колени. Твердая рука Луиса на ее руке, свет факела, проникающий сквозь дверь и освещающий белые волосы священника, шорохи и шепот присутствующих — все это служило фоном торжественного момента.

Потом все закончилось. Элеонора почувствовала себя неловко после того, как отец Себастьян ушел. Жан-Поль сделал шаг вперед и мрачно улыбнулся: